— Ну что, — Цыбульник, допив чай, поднялся. — Поедем?! По дороге я тебе одно место покажу.

Перед тем, как выйти, комсомолец уложил сахар, недоеденное печенье и коробочку с чаем в сейф, закрыл его толстым коротким ключом и задвинул под свою кровать.

Добрынин прихватил котомку, и они отправились дальше. Снова ревел двигатель, и свистел, разрезая морозный воздух, пропеллер. Аэросани неслись по гладкому снегу под волнующимися и светящимися волокнами северного неба. Неслись, повинуясь уверенным рукам Цыбульника.

Земля, покрытая снегом, начинала впереди немного горбатиться, искривляя линию горизонта, неясного, но все-таки видимого, несмотря на ночь. Комсомолец сбавил скорость, и аэросани легко преодолели первые холмики и неглубокие впадинки, похожие на блюдца.

— Подъезжаем! — сообщил Цыбульник. Добрынин с нетерпением вглядывался в окружавшую их ночь, видел холмы, видел снег, но больше ничего видно не было.

Еще через какое-то время комсомолец молча указал рукою на более высокий холм, возникший впереди.

— А что там? — спросил народный контролер.

— Сейчас увидим! Главное, чтобы там никого не было.

Перевалив через тот высокий холм и уже при выключенном двигателе скатившись вниз, аэросани остановились около действительно странного места. Добрынин из-за любопытства спрыгнул на снег первым и тут же быстрыми шагами подошел к круглой площадке коричневого цвета — видимо, специально очищенной от снега. Посередине площадки из мерзлой земли торчал деревянный столб, оканчивавшийся, как показалось Добрынину, знакомой человеческой головой. А под столбом черным пятном лежала зола.

— Что это? — спросил Добрынин.

— Вот это? То, о чем я и говорил. Святое место. Раньше здесь было чутьчуть по-другому: стояло несколько простых столбов-идолов. Но мы тут немного изменили. Оставили один столб с бюстом Ильича.

— А зачем? — искренне удивился народный контролер.

— Как зачем? — тоже искренне удивился вопросу контролера Цыбульник. — Есть же специальная программа «ПО ОБЛЕНИНЕНИЮ ЗАПОЛЯРЬЯ И ДАЛЬНЕГО ВОСТОКА». Вот по этой программе надо перестроить все культовые места северных народов в ленинские уголки и агитплощадки. Я пока только два таких места переделал, а здесь рядом еще мест двадцать. Но вот бюстов не хватает. Я заказывал тридцать, а прислали два.

Добрынин слушал комсомольца с большим интересом. Сразу появилось и утвердилось в душе Добрынина уважение к этому сильному человеку, променявшему богатые земли Житомирщины на сплошные снега Заполярья. И с горечью он подумал о своей недавней слабости, когда то ли в полудреме, то ли в другом не совсем сознательном состоянии он чуть не пожалел о том, что оставил далеко позади свою семью, которую, конечно, любил он горячо, но все-таки не так горячо, как Родину. Ведь ясно «было и без обдумывания, что Родина у человека одна, а семей может быть несколько.

— …а здесь они своих сжигают, — показал Цыбульник рукой на след от костра.

— Мертвых что ли?

— Как когда, — ответил комсомолец. — Я ни разу не видел, но думаю, что и живых тоже. В жертву приносят, чтобы охота лучше была, чтобы рыба ловилась. Такие у них заблуждения.

— В жертву?

— Да, идолам своим. Ну теперь это, конечно, уже не так. Постепенно отучаем их. Теперь они одному идолу приносят. И даже Ленина как-то по-своему назвали. А совсем скоро, когда старые заблуждения начнут забываться, мы во всех этих местах полноценные памятники вождю поставим и приучим эскимосню цветы к памятникам приносить, а не людей сжигать под ними. Это же дикость прямо какая-то. Я как только прибыл сюда — удивлялся страшно, а теперь привык и просто жду.

— Да-а-а…выказал удивление народный контролер.А живут они как? Ну там жены у них есть? Дети?

— Да есть, конечно, — отвечая, комсомолец подошел поближе к столбу, поверх которого был укреплен бюст Ильича, и стал внимательно разглядывать этот бюст. — Что это они там на плече у Ленина вырезали?! А? — спросил он сам себя и потянулся на носочках еще выше.

— А что там?

— Рыба какая-то с клыками, — говорил Цыбуленик. — Нет, это, наверно, морж.

— Морж? А это что?

— Зверь морской, — объяснил кратко комсомолец. Потом обернулся к Добрынину и продолжил: — Очень злой зверь. Если в стадо соберется — может много людей убить, особенно рыбаков. Это они, наверно, в религиозных целях на плече у вождя моржа вырезали. Тоже, наверно, для удачной охоты.

Подивился Добрынин местным заблуждениям: уж и впрямь — на что русский народ заблуждаться любит и умеет, но до идолов и до сжигания людей дело не доходило. Значит Север — место серьезное, и послали его сюда не просто так. Видно, есть здесь что проверять и контролировать.

Вернулись к аэросаням и продолжили путь в направлении города Хулайбы.

Город Хулайба состоял из трех больших деревянных изб и нескольких чумов. Лежал город в ложбинке между трех холмов, причем на вершине одного из холмов так же, как и на крыше аэродромной избы, стоял ветроопределитель, и его полосатый красно-белый сачок то надувался, наполняясь морозным ветром, то безвольно опадал, что свидетельствовало о непостоянстве движения воздушных масс.

Выйдя из аэросаней, Добрынин и Цыбульник зашли без стука в избу, на двери которой значилось «Хулайба дом №». Зашли, остановились перед следующей дверью. Тут уж комсомолец постучал и, услышав донесшийся с другой стороны выкрик, открыл дверь.

В просторной комнате было тепло. Буржуйка стояла в самом углу, и было слышно, как шипят и потрескивают в ней горящие дрова. Рядом тоже лежали дрова — березовые. Добрынин залюбовался кудряшками березовой коры и даже не посмотрел на человека, который, поднявшись над своим столом, приветствовал вошедших приятною улыбкой.

— Ну с приездом! — говорил человек. Добрынин спохватился, обратил на него свое внимание. Кивнул.

— Я — Кривицкий, — объявил человек, встретившись с народным контролером взглядом. — Председатель Хулайбы. А вы — Павел Александрович Добрынин? Верно?

— Да, — подтвердил Павел.

— Ну, очень рад! — сказал Кривицкий. Потом обернулся к комсомольцу. — Техника не подводила?

— Нет, — отчеканил тот. — Лучше самолета! Добрынин разглядывал Кривицкого и делал о нем свои выводы. Видно было, что человек он сильный и большой, высотой с комсомольца Цыбульника, но лицо имел бабье, и это не то, чтобы совсем не понравилось народному контролеру, но вызвало в нем кое-какие сомнения относительно твердости характера.

В комнате же все свидетельствовало наоборот — о твердой руке хозяина. И стол, широкий и достаточно длинный, и красное знамя, стоявшее в другом углу, установленное в специальную крестовину. А кроме того на стене над столом висел очень необычный портрет самого Кривицкого. На другой же стене — обычный портрет вождя Ленина, читающего газету «Правда». Под портретом Ленина чернел солидный, метра полтора в высоту, несгораемый шкаф.

Оглядевшись вокруг и снова улучшив свое ощущение хозяина этого кабинета, Добрынин возвратил свой взгляд на необычный портрет Кривицкого. Что-то в этом портрете было шершавое.

— Нравится? — поинтересовался председатель Хулайбы.

— Интересно, — признался народный контролер. — Это как-то не так сделано…

— Редкая работа. — Кривицкий кивнул с гордостью. — Портрет из ценных мехов северных животных: щеки из соболя, брови из моржовых усов, усы — из тюленьей шкуры. Это подарок одного местного народа. Ям еще портрет Ленина заказал для музея в Москве. Хочу туда передать, так что если все будет в порядке — возьмете с собою, когда в столицу полетите.

— Хорошо, — согласился Добрынин. — А что тут у вас есть для проверки… чтобы контроль чего-нибудь сделать?

— Ну об этом завтра поговорим, Павел Александрович, — мило по-женски улыбнулся Кривицкий. — А сегодня отдыхайте. Я дал распоряжение на площади провести базар в честь вашего приезда, так что можете посмотреть, как мы тут живем, взять себе что-нибудь местное, а на ужин вас с товарищем Цыбульником товарищ Абунайка пригласил, мой заместитель. Он из местных, но в отличие от них по-русски говорить умеет.